Святой террор Средневековья

Святой террор Средневековья
Гололоб Г.А.
Введение
Сегодня многие люди воспринимают средневековую инквизицию, погубившую несколько миллионов людей только за их религиозные убеждения, как явление сугубо христианское и ставшее прообразом многих светских диктатур, геноцидов и вообще любого безжалостного истреблений людей. Тем не менее, они упустили очень важное замечание к этому явлению, состоящее в том, что преследуемые католиками «еретики» в действительности были такими же, как и они, христианами, только понимающими суть учения Христова по-другому. Это не значит, что они были действительно «совершенными» (так переводится с греч. слово «катары»), как они себя называли, но это значит, что они не только стремились к этому совершенству, но и лучше за остальных понимали, к какому именно совершенству они должны были стремиться, как христиане. Так, может быть, это ужасное средневековое учреждение придумали вовсе и не христиане?
От названия города Альби, расположенного на юге Франции, получила название одна из удивительных средневековых сект, которая получила широкое распространение в этом регионе вначале тринадцатого века. Почему удивительных? Потому что это религиозное учение явилось первым реформационным движением в истории Римско-католической церкви Средневековья. К альбигойскому религиозному движению даже примкнула часть местной знати, однако в 1215 году это учение было осуждено как ересь, а его последовали подверглись жесточайшим преследованиям. Правда, это не помешало тому, что Католическая церковь причислила некоторых катаров, таких как итальянца Армано Пунджилово, к лику святых (Muratori. Ant. ital. diss. V).
В целом к т.н. «синкретическим христианским сектам» верующие всех церковных конфессий или деноминаций относятся как к ересям, однако в Средние века это название часто применялось не по своему назначению, тем более все обвинения в адрес альбигойцев или катар нам известны лишь в изложении их противников. Но всегда ли беспристрастна критика врагов? Сказать этого нельзя, особенно в данном случае. Если власть имущему лицу понадобилось приписать кому-либо смертную вину, значение естественных или исторических обусловленных недостатков очень скоро преувеличивается и затмевает все хорошие стороны обвиняемого.
Данное обстоятельство заново ставит перед нами вопрос о необходимости определения, по крайней мере, степени «еретичности» этого учения, носившего в разное время и в разных местах название «катаризм» или «альбигойство». В свете этой перспективы появляется необходимость разграничения того, что в альбигойском учении было евангельской практикой, от того, что в нем ей противоречило. Иными словами, нам хотелось бы выяснить следующее: Если положить на одну чашу весов все заблуждения альбигойцев, а на другую все их достоинства – что перевесит? Но даже если бы они и были настоящими богопротивниками, то и тогда разве заслуживали той трагической участи, которую они разделили в это время.
Из множества достоинств, присущих представителям альбигойской оппозиции средневековой церкви, мы хотели бы обратить внимание наших читателей на одну, как нам видится, наиболее важную – представители этого религиозного учения были сторонниками первоапостольского пацифизма и евангельского непротивления злу насилием. Если духовенство средневековой церкви вместе со своей паствой в борьбе с альбигойцами вооружилась мирским мечом, то последние предпочли сражаться со своими идейными противниками мечом духовным. Разумеется, одни из них были правы, а другие – нет.
Возникновение альбигойской «ереси».
Возникнуть альбигойскому учению пришлось в тяжелейший период истории западного христианства. Неслучайно этот период характеризуется появлением такого антиевангельского церковного установления, как инквизиция. С тех пор это совершенно чуждое духу христианства явление стало необходимым элементом папской системы, последняя подорвала всякое уважение к себе в общественном мнении Запада и тем самым вызвала к жизни движение духовного сопротивления, распространившееся по всей южной и западной Европе.
Оппозиционные официальной Христианской церкви еще до ее разделения на Западную и Восточную движения имели два этапа в своем развитии. Родоначальниками альбигойцев, которых первоначально называли «катарами» (от греч. «чистые»), можно считать восточных павликиан, наиболее приверженных идее абсолютного дуализма, относимой ими к материи и духу. Свое название павликиане, появившиеся в Малой Азии, получили по той причине, что считали наиболее авторитетными в духовном плане только послания апостола Павла. Эта секта была основана около 660 г. неким Константином из Мананалиса, которого в 687 году византийский император приговорил к смертной казни как еретика. Павликиане считали материальный мир порождением не одного, а двух духовных начал – злого дьявола и доброго Бога. Они отвергали доктрину Воплощения Христа в духе докетизма, а также церковные таинства (включая крещение и причастие) и институт священства. Первоначально павликиане не были сторонниками пацифизма, но стали ими позже, оказавшись по причине сильных преследований в Армении.
Второй этап в развитии альбигойской «ереси» представляют собою болгарские богомилы, среди которых господствовали убеждения умеренного дуализма. В 872 году павликиане по приказу византийского императора Александра были высланы на Балканы, на территорию нынешней Болгарии. Здесь они получили название «богомилов» (от выражения «угодный Богу»). В X и XI веках они становятся все более многочисленными и распространяют сферу своего влияния не только на территорию Болгарии, но и на все балканские земли (в особенности — в Боснию и Сербию) вплоть до Северной Италии и юга Франции.
Богомилы следом за павликианами утверждали, что значительную часть Ветхого Завета и четырех Евангелий следует толковать аллегорически. Они утверждали, что у Бога-Отца был не один, а два «сына» — Люцифер и Иисус. Первый из них, еще служа Богу, создал человеческие тела, в которые Отец вдохнул жизнь. Но затем он возгордился и восстал против Бога: завидуя славной участи, обещанной Адаму, он соблазнил Еву, которая, забеременев от него, родила Каина. Так в Богом созданный мир проникли зло, вражда и раздор. Вот так и началось противостояние Добра и Зла, воплощенных соответственно в Авеле и Каине. Неудачно попыткой остановить это зло стало появление закона Моисея, который невольно сделался орудием исполнении злой воли потомков Каина. Он посеял в людях такое смятение своими требованиями, что Богу пришлось послать к ним второго своего Сына, Иисуса Христа.
В Италии катары имели последователей в Риме, Неаполе и Флоренции, но особенно многочисленными были их общины в Ломбардии. Здесь от них отпочковались т.н. «патарены» (от названия квартала в Милане, где они были распространены и где жила городская беднота). Лидерами движения были Ариальд, Эрлембальд и Ландульф, которые резко выступили против властолюбия, безнравственности и симонии духовенства. Во Франции катаров в XII и XIII веках все еще называли «болгарами», а в некоторых местностях «ткачами», так как многие катары принадлежали к этому ремеслу. И лишь в 1181 году впервые является сам термин «альбигойцы», когда центр распространения их идей сместился на юг Франции. Постепенно катары проникают в южную часть Германии, Англию и в другие европейские страны.
Учение альбигойцев
Конечно, мы не можем согласиться с тем, что альбигойцы отрицали догмат о Троице, называли материю греховной (почему отвергали необходимость вступления в брак) и верили в реинкарнацию (перевоплощение душ). Тем не менее, в других отношениях альбигойцы явились предшественниками протестантизма, повлияв на создание такого безупречно евангельского учения, как вальденцы.
Обыденная жизнь рядовых последователей катаризма характеризовалась аскетическим подвижничеством: принятие мясной пищи, даже сыра и молока, считалось смертным грехом; брак, как узаконивающий плотское удовольствие, отвергался совершенно. Катары отвергали также иконы и необходимость храмов. Их богослужение состояло исключительно в чтении книг Нового Завета (на народном языке) и в проповеди: из молитв законной считалась только «Отче наш». Катары делились на верующих (масса) и «совершенных» (духовенство). Альбигойцы, достигшие чина «совершенных», не брали в руки оружия даже для того, чтобы защитить свою жизнь. Поэтому в войне с войском французского короля принимали участие не сами альбигойцы, а их более знатные и сугубо светские лица-покровители.
Среди альбигойцев существовал только один обряд, возведенный в степень таинства и заменявший собой общехристианское крещение (и отчасти причащение) – рукоположение. Принятие его знаменовало собою вступление в высший разряд верующих, т.е. в разряд «совершенных» или «друзей Божьих». Его сущность заключалась в том, что священник и другие «совершенные» возлагали на кающегося руки и призывали сошествие на него Духа-Утешителя. Спасение помимо рукоположения считалось невозможным, поэтому последнее принималось иногда на смертном одре, чтобы не запятнать себя новыми грехами. Поэтому граф Тулузский везде возил с собою Новый Завет, чтобы умереть при возложении рук, для чего было необходимо иметь и эту книгу. Во главе нескольких общин стоял епископ, при котором состояли три духовных лица: старший сын, младший сын и диакон. Перед смертью епископ посвящал себе в преемники старшего сына. У катаров были и диакониссы.
Преследование альбигойцев
История преследований катаров со второй половины XI века принадлежит, главным образом, югу Франции. Здесь «ересь» достигла такого распространения, что первоначально Католическая церковь нашла невозможным бороться с нею силою и решилась прибегнуть к увещеваниям. Однако в идейной борьбе еретики оказались более стойкими, чем предполагали их противники. Катары приобрели широкую поддержку горожан, особенно ремесленников, в значительной степени крестьян. В южной Франции катары (альбигойцы) пользовались также значительной поддержкой дворян, враждовавших с церковными феодалами и надеявшимися с помощью катаров вернуть себе земли, захваченные Католической церковью.
В 1165 году состоялось известное состязание католического духовенства с проповедниками и епископами катаров, которое закончилось объявлением катаров еретиками. Тогда катары открыто заявили о своем полном отделении от римской церкви и создали собственную церковную структуру. В 1167 году болгарский епископ Никетас, прозванный «папой» катаров, созвал собор катарских проповедников и епископов в Сен-Феликс-де-Карамане близ Тулузы с тем, чтобы определить основные положения культа, обряды и иерархию катарского учения. Это было сделано с целью демонстрации представителями учения катаров себя не в качестве секты, но в качестве полноценной Церкви, к тому же притязающей на всемирность наподобие римской (хотя число ее прихожан исчислялось всего лишь несколькими десятками тысяч).
Испугавшись роста еретиков, церковные власти предпринимают против них сильные репрессии. В 1209 году Католической церковью благословляется крестовый поход под руководством короля Филиппа Смелого в южную Францию, открывающий серию т.н. «альбигойских войн» (1209-1229). После зверского разгрома альбигойцев, последние перестают быть организованной оппозицией против римской церкви, а делаются предлогом для осуществления политических стремлений французского правительства к объединению Франции. По мнению французского исследователя катаризма Роже Каратини (см. Каратини Р.К. Катары. Пер. с фр. А. Васильковой. М., 2010), страшная бойня альбигойского крестового похода стала результатом не столько религиозного рвения, сколько более приземленных причин — алчности, глупости и жестокости средневековых феодалов.
То, что традиционно — и ошибочно — принято называть «альбигойским» крестовым походом, на деле представляло собой политический конфликт, приведший к тому, что независимое государство, каким были в то время владения графа Тулузского, вассала короля Франции, 24 августа 1271 года перешло в руки монарха Филиппа Смелого. Все подробности этой захватнической войны, которая велась под религиозным предлогом, дошли до современных ученых в пересказе двух летописцев, свидетелей тех событий: Пьера де Воде-Серне (или де Bo-Серне) и Гильома де Пюилорана.
Говоря об уничтожении большого числа альбигойцев, другой современный исследователь этого учения, Рене Нелли (см. Нелли Р. Катары. Святые еретики. М.: Вече, 2005), отмечает: «Его (катаризма) падение означало разрушение целой цивилизации, удушение культуры и образа жизни, которые позже могли бы привести к рождению нации, отличной от тех, что возникли в Северной Франции, Испании и Италии. Разумеется, мировая история пошла бы тогда иным путем». Однако, Богу угодно распространять Свою волю на земле путем мученичества верных Ему людей. Поэтому мы перейдем к изучению сугубо пацифистских убеждений катаров, но прежде скажем немного о том, почему христиане Средних веков не считали убийство, в том числе и инакомыслящих единоверцев, преступлением против Бога.
В прочем, вопрос об окончательном уничтожении альбигойцев является преувеличением, поскольку под названием «катары» они были известны и в других частях Европы. Когда с катаризмом расправились во Франции и в Италии, его цитаделью еще долго оставалась Босния, где находился главный штаб ереси во главе с катарским антипапой (Г.-Ч. Ли. История инквизиции в Средние века, с. 553). Катаризм продержался здесь до середины XV века, когда правители Боснии в поисках защиты от турецкого нашествия обратились за помощью к Западу и стали подавлять его как ересь.
Впрочем, любое учение там, где оно является верным, совершенно уничтожить невозможно: оно всякий раз будет возникать на пустом месте. Неудивительно, что альбигойское учение исповедовали даже некоторые русские секты. Так, по свидетельству Н. Осокина, «обыкновенные «радения» русских «людей Божьих» и молоканской секты, имеющей разительное сходство по характеру и учению с альбигойцами, напоминают собрания, описанные в актах инквизиции XIII столетия и в сочинениях Эрменгарда, Алана, Еврара, Райнера и Монеты Кремонского» (см. Н.А. Осокин. История альбигойцев и их времени. Казань, 1869-1872).
Богословские основания преследования альбигойцев
Нечестивая практика всегда шла рука об руку с различными заблуждениями из области доктрин. Особое возмущение у трубадуров вызывало распространение среди правоверных католиков идеи Августина об абсолютном предопределении, превращающей Бога из Отца всех людей в некоего изверга, суверенным образом избирающего для спасения одних людей, а для погибели других. Трубадур Карденаль возражал этим фаталистским представлениям о христианском Боге следующим образом: «Бог совершает грех против Своих, если решает уничтожить их или осудить».
Здесь нам следует немного сказать об учении Августина о безусловном решении Бога спасать или губить отдельных людей. Это учение в то время имело статус общепринятого, хотя и в усеченной форме (см. подр.: Уивер Р.Х. Боже¬ственная благодать и человеческое действие: исследование полупелагианских споров. М., 2006), но его уже начали оспаривать некоторые францисканские богословы, например, Уильям Оккам (ок. 1300-1350) в Оксфорде, но особенно Петр Ауреоли (1280-1322) в Париже, который выступил с тезисом о корпоративной (букв. «общей») сущности Божественного предопределения и избрания (см. Карпов К.В. Учение Петра Ауреоли о предопределении // Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия. 2012. Вып. 5 (43), С. 7–22; Halverson J.L. Peter Aureol on Predestination: A Challenge to Late Medieval Thought. Leiden–Boston–Köln, 1998). В защиту же традиционного августинизма в Англии выступил Томас Брадвардин (ок. 1290-1349), а в Париже августинец Григорий Риминийский (ок. 1300-1358).
К.В. Карпов так описывает антиавгустинистскую позицию Петра Ауреоли: «В своем учении о божественном предопределении Петр Ауреоли использует понятие божественной воли. Во-первых, божественная воля направлена на спасение всех людей. Во-вторых, Бог желает спасти тех, кто не сопротивляется действию благодати. Таким образом, в данном случае божественная воля может пониматься как: 1) всеобщая божественная любовь ко всему творению (amor complacentiae sive delectationis); 2) особые действия Бога в мире (potestas executive sive potentia executiva)… Знание не может быть причиной в отношении экстраментальной реальности, а поэтому предопределять может только божественная воля» (Карпов К.В. Учение Петра Ауреоли о предопределении // Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия. 2012. Вып. 5 (43), С. 9, 11).
По мнению Ауреоли, воля Бога не является лишь исполнительницей решений Его разума, но имеет самостоятельное значение, будучи связана также и требованиями Его любви. А если это так, тогда Бог не может руководствоваться в Своем отношении к людям только критериями справедливости, но также и критериями любви. Поскольку же любовь Бога невозможно ограничить чем-либо, она является универсальной и потому противоречащей тезису Августина о безусловном избрании. Конечный вывод Петра Ауреоли: предопределение опирается на предвидение человеческого выбора принять или отвергнуть Его непринудительный призыв к спасению.
Это значит, что спасение предназначено только для тех людей, которые не оказывают ему никаких препятствий. Вот собственные слова Петра Ауреоли: «Бог — всеобщий действующий из своей благости, желающий всем разумным творениям благодать и спасение. Поскольку все из Него, Он, заставляющий светить свое солнце над добром и злом, предлагает всем благодать. Следовательно, всякий, кому недостает благодати и спасения, лишен их по причине собственного препятствия (impedimentum) и помехи (obex), которые Бог распознал в них. Тот же, у кого имеется спасение и благодать, лишен такого рода препятствия. Первые суть осужденные, а вторые — предопределенные. Следовательно, причина осуждения — извечно предвиденное установление препятствия. Причина же предопределения есть предвидение и провидение отсутствия любого препятствия в отношении того, кто называется предопределенным» (цит. по: там же, С. 19).
При этом, когда человек принимает спасение, никаких заслуг с его стороны не происходит. Вот как это описывает К.В. Карпов: «Согласно 1 Тим 2. 4, Бог сообщает благодать всем людям, человек же со своей стороны может либо принять эту благодать, либо сопротивляться ей. Первое действие является пассивным (человеку ничего не нужно делать, чтобы благодать начала действовать в нем), второе — активным (поскольку человек должен своими поступками, проистекающими от свободной воли, создавать препятствие для благодати). Поэтому со стороны предопределенного нет никакого действия свободной воли, а, следовательно, нет никаких заслуг, на основании которых Бог мог бы даровать благодать. К этому можно добавить, что причина осуждения — позитивная: в том смысле, что наличие чего-либо — в данном случае препятствия — является неким положительным фактором; и наоборот: причина предопределения — отрицательная, ибо она заключается в отсутствии чего-либо, в данном случае препятствия» (там же, С. 19-20).
Та же мысль, выраженная самим Ауреоли: «Возможно для человека, исходя из его естественных способностей, не воздвигать препятствия, поскольку в этом нет никакого положительного действия, но имеется скорее отрицательное. Поэтому, когда это отрицание обнаруживается Богом, который склоняется к состраданию, Он дарует благодать, из которой происходит всякое благое использование свободного решения и всякое благое расположение к положительному» (цит. по: там же, С. 20).
Получается, что французский богослов-францисканец Петр Ауреоли за много лет до Якоба Арминия предвосхитил т.н. «арминианское» учение о спасении, ставшее достойной альтернативой августинистско-кальвинистскому. Подчинив предвечный декрет об избрании Божественному предведению будущего поведения человека, Ауреоли описывает следующий порядок спасительных действий: 1) избрание на условии предузнанного послушания человека; 2) предопределение как планирование путей достижения цели спасения для такового лица и 3) деятельное проявление по отношению к нему спасающей любви.
Важно отметить, что для мыслителей, критически относящихся к церковному духовенству, было важно отвергнуть не только сами его злоупотребления, но и те идейные (богословские) предпосылки, на которых эти злоупотребления покоились. Поэтому критика безнравственности духовенства обычно сочеталась с критикой соответствующих заблуждений официального богословия, как связанные друг с другом самым непосредственным образом. Имея в виду данное обстоятельство, нам нельзя пройти мимо существования непосредственной связи между учением Августина о безусловном предопределении и вытекающим из него естественным образом тезисом об оправданности применения насилия по отношению к инакомыслящим. Действительно, если вечная судьба человека решается без какой-либо зависимости от его личного поведения или убеждений, тогда вопрос спасения (и связанного с ним обратной зависимостью вопроса погибели) может и должен осуществляться только насильственным способом.
Поскольку, согласно мнению Августина, противиться Божественной благодати невозможно, получалось, что насилие превращалось в средство не только оправдания, но и воспитания человека в деле его освящения (ведь неотразимая благодать, по определению Августина, не может уступать человеку ни в том, ни в другом случае). И, наоборот, тот, кто не проявлял послушания Богу, тем самым свидетельствовал о своей неспособности к изменению к лучшему, так что насилие в его случае становилось еще более оправданным, подвергая его справедливому наказанию.
Таким образом в основе средневековой инквизиции лежит представление Августина о принудительной или эффективной благодати Бога. Ж. Кальвин и Т. Беза только развили его представление о «святом принуждении». Действительно, не всякий мог сделать то, что сделал папский легат Амальрик, который при штурме города Безье 22 июля 1209 г. отдал приказ: «Убивайте всех! Господь разберет своих!» Неужели из того, что Бог определяет судьбу всех людей, можно было делать вывод о том, что убийство всех подряд не является преступлением?
Несмотря на то, что среди католических богословов Средневековья до появления Уильяма Оккама никто не критиковал позицию Августина о предопределении, к концу XIII века под влиянием катаризма многие жители юга Франции открыто заявляли о том, что истинный Бог есть Бог Добра и потому не может беспричинно осуждать грешников. Напротив, Он может только спасать свои творения, поскольку в Нем нет никакого зла; последнее же находится в ответственности не только дьявола, но и самого человека. А если бы человек грешил несвободно, т.е. только дьявол творил в нем зло, тогда следовало наказывать вечным осуждением лишь одного дьявола.
Разумеется, теория безусловного избрания Августина отрицательно сказывалась на духовности католических прихожан и духовенства, понимавших, что от их собственных усилий совершенно не зависит ни будущее их спасение, ни настоящая святость. Зато вызванное этой теорией разложение нравов ее агентами легко предавалось осуждению и наказанию. Получалось, что детерминистское богословие Августина вначале порождало в Божьем народе духовную безответственность, а потом за это подвергало ее носителей самым жестоким наказаниям. Правда, поскольку духовные пороки поразили, прежде всего, церковное руководство, в качестве жертв такого «правосудия» оказались совершенно невинные люди.
Идея безусловного избрания делала бессмысленными не только духовные подвиги, но и сводила на нет перенесение христианином любых страданий во имя Бога. «Если я мучился здесь, — заявлял тулузский трубадур Пейре Карденаль, — и еще буду мучиться в аду, это было бы, я верю, несправедливостью и грехом!» Другой не менее известный в то время трубадур Монтаньяголь думал точно так же: «Злодей не совершает преступления, когда он творит зло, потому что для него творить зло — такая же необходимость, как творить добро для доброго человека». Очевидно, что богословский детерминизм Августина лишал смысла как вину, так и похвалу в жизни любого человека.
Но самым ужасным последствие этой теории было то, что она превращала Бога в единственный источник зла и греха на земле. Иоанн фон Луджио в своей «Книге о двух началах» писал по этому поводу следующее: «Как же невежи могут утверждать, что ангелы якобы могли навсегда остаться добрыми, святыми и смиренными перед лицом Господа своего, если это было совершенно невозможно от века по Божественному Провидению? Они вынуждены признать в соответствии с их собственными тезисами и достоверностью приведенных аргументов, что Бог изначально, вполне сознательно создал своих ангелов несовершенными, чтобы они никоим образом не могли избежать зла. Но тогда этот Бог, о Котором мы говорили ранее, что Он добр, свят, справедлив и выше всех похвал (как было показано выше), был бы высшей причиной и источником всякого зла, что следует решительно отрицать».
Неудивительно, почему альбигойцы верили в антагонистическую борьбу между силами зла и добра. И, если Августин называл зло «ничем», то для альбигойцев оно имело реальную силу соблазна. Возражая Августину, тот же Луджио писал: «Поскольку Бог не имеет силы во зле, поскольку он не может сотворить зло, мы должны твердо верить, что есть иное начало, сильное во зле. От него исходит все зло, какое было, есть и будет». Стало быть, зло не есть лишь недостаток добра, как это требовал Августин, но активное противодействие ему, а значит должно иметь некоторую самостоятельность или свободу перечить воле Божьей. Мы не можем усматривать здесь дуализм зороастрийского типа, утверждающий полное равенство между силами добра и силами зла, как в их проявлении, так и в происхождении, как это ошибочно утверждают некоторые исследователи катаризма. Это значит, что монотеизм Библии вовсе не подразумевает такого всевластия Бога, которое позволяло бы Ему делать зло настолько же легко и в той же самой мере, как и добро.
Конечно, сказанное не означает, что альбигойцы были безупречными выразителями Божественной истины, содержащейся в Библии, хотя и называли себя всегда «истинными христианами». Справедливости ради, нам следует признать то, что в своей критике учения и практики католической ортодоксии, альбигойцы иногда заходили слишком далеко, когда, например, отказывали в богодухновенности всем книгам Ветхого Завета (за исключением некоторых пророчеств о Мессии). Но даже эта их критика Ветхого Завета требовала от католиков не использования против них «благочестивого» насилия, а поиска более приемлемых вариантов ответа, чем они были в состоянии им дать в действительности. А ответом этим должно было быть представление не о противоречивости этих двух основных частей Библии, а принцип их прогрессивной преемственности, доказывающей как ветхозаветный (временные и земные) постановления Бога постепенно заменялись новозаветными (вечными и духовными) подобно тому, как ветхозаветный закон был лишь временным и воспитательным средством, стимулирующим духовный поиск и вызывающим потребность в новозаветной благодати. Иными словами, за тенью Ветхого Завета всегда скрывался Новый, но ясно распознать это можно было лишь с приходом на землю Самого Божьего Сына, Иисуса Христа.
Итак, мы можем заключить, что к концу XIII века в Тулузе распространился некоторый вид катаризма, ориентированный, прежде всего, на христианскую миролюбивую мораль, вступившую в противоречие с детерминистской доктриной Августина. Причем этот катаризм привлек на свою сторону довольно многих католиков-реформистов и церковных неформалов, правда, не придерживавшихся пацифистских убеждений катаров. Об этом свидетельствует нам сатирическое творчество средневековых трубадуров, живших на юге Франции, многие из которых симпатизировали этим «еретикам». Первоначально трубадуры не уделяли внимания религиозным проблемам, но события, последовавшие за крестовым походом, разорили дворы мелких феодалов, за счет которых они жили, и рассеяли их публику, превратившуюся в горожан. Тогда они занялись воспеванием идеалов миролюбия и ненасилия, противопоставляя их официальной церковной политике «христианской» нетерпимости и воинственности. И поговорить об этом нам уже пришло время.
Пацифистские убеждения альбигойцев.
Здесь нам хотелось бы отметить тот факт, что альбигойцы не принимали авторитет как восточных патриархов, так и западных пап, хотя обе эти церковные структуры относились к земной власти прямо противоположным образом: Католическая церковь стремилась господствовать над светской властью, а Православная предпочитала ей подчиняться как «второй Божьей руке». Альбигойцы предпочли занять свое место ни «над» государством, ни «под» ним, а «вне» его. И эта позиция представляет собой третий подход к светским властям, известный нам из истории развития христианской мысли.
В условиях духовного беспредела и крайней нетерпимости официального церковного духовенства средневековья перед верующими, преданными евангельскому учению, встал во весь свой рост нелегкий выбор – оставаться ли в лоне отступившей от Бога церкви или же примкнуть к этому движению, вставшему к ней в оппозицию, пусть и не всегда оправданному. Поскольку выбрать из двух зол меньшее было затруднительно, некоторые из них стали на путь независимого служения Богу, а другие решили остаться пацифистами внутри официальной церкви, предпочитая не афишировать свои убеждения.
Примечательно, что цитаделью альбигойства суждено было стать вольнолюбивой и независимой провинции под названием Лангедок. Именно здесь жили люди, познавшие вкус подлинной свободы, как религиозной, так и политической. Поэтому Каратини справедливо отмечает: «В действительности альбигойский крестовый поход был феодальной завоевательной войной, развязанной королем Франции Филиппом II Августом с целью присоединить богатое Тулузское графство и соседние территории к королевским владениям». Оказывается, борьба с ересью альбигойцев была лишь ширмой, за которой скрывались сугубо политические амбиции власть имущих лиц.
Что же получается? Если подлинная причина крестового похода против альбигойцев носила не религиозный, а политический характер, тогда эти люди стали жертвами больше политических амбиций, чем религиозных споров. Неудивительно, что для самих катар или альбигойцев это смешение религиозных и политических целей представляло собой невообразимое кощунство, без разницы какая из столкнувшихся политических сил имела больше шансов и могла победить.
Каратини утверждает это ясно: «Глубинная и основная причина не имела никакого отношения к религии; крестовый поход против катаров был неизбежным следствием политики территориальной экспансии, которую вел Филипп Август… Второй глубинной причиной, объясняющей, в частности, жестокий характер этой войны под религиозным предлогом, была алчность северных баронов». Оказывается, жестокость расправы над альбигойцами объяснялась непреклонным желанием северных баронов подчинить себе свободолюбивую волю южан. Протест против насилия был основной причиной оказания сопротивления альбигойцев духовной экспансии Рима, а воинов графа Тулузского алчным устремлениям короля Франции Филиппа.
Рене Нелли отмечает антифеодальную сущность учения катаров: «Не сводя метафизический дуализм к чисто социальному дуализму, следует признать, что катары осуждали все основы феодализма. Один из их проповедников намекал на сатанинский характер иерархии вассалов и всего общества, основанного на вынужденном подчинении одного человека другому: император командует королем, король графом, граф рыцарем; каждый старается поработить своего ближнего, «как на охоте ловят одно животное с помощью другого», дичь — с помощью сокола. В нижней части лестницы самые униженные выдерживают на себе вес всей иерархии. Теория реинкарнации изображала пап, королей, судей, сеньоров, а позже инквизиторов как злые души, недостаточно очищенные и мало продвинувшиеся по пути спасения. Всем казалось ясным, что сильные мира сего, — если они не становятся при случае защитниками «добрых людей», — принадлежат к свите сатаны: они ведут войны, убивают людей и животных, судят, приговаривают к смерти. Нет никакого сомнения, что такая иерархия богатых и вождей, этих несправедливых людей, не может иметь своим высшим господином никого иного, кроме «Князя мира сего»».
Нелли продолжает эту же мысль: «Понятие «беллатора», т.е. воина, на котором основывалась феодальная система, также ставилось под сомнение. Катаризм осуждал войну, и воин, для которого война — весь смысл его существования, уже в силу одного этого факта попадал в одну компанию с демоном. Война считалась бесчестной как таковая, во всех ее формах, никаких исключений не было. Героическая смерть, которую идеализировали в Средние века, — смерть из любви к женщине или к Богу, — объявлялась не имеющей ценности: катары явно могли лишь отвергать самый принцип крестовых походов. В то время как для католиков «священная война» во славу Божью или ради освобождения гроба Господня облагораживала смелость, давала ей достойную цель и уподобляла «беллатора» «оратору» (того, кто сражается, тому, кто молится), для катаров это была лишь догматическая мистификация, потому что они не верили, что Христос на самом деле жил на земле и что его положили в гроб. Они считали, что духовенство придумало это средство, чтобы эксплуатировать воинов».
О пацифизме катаров Николай Осокин пишет следующее: «Запрещая убийство, альбигойцы запрещали всякое кровопролитие, войну. Даже истребляемые за учение «совершенные» альбигойцы должны были терпеливо сносить раны и смерть, не поднимая руки в свою защиту. Хотя бы за самое святое дело проливалась кровь, «она не угодна Богу», чем еретики старались найти подтверждение в различных местах Нового завета (см. Мф. 5:21-22, 38-39; 26:32; Гал. 5:20-21; 1 Ин. 3:15)». «Как овцы среди волков, — говорили катары о себе, — блуждаем мы из города в город, жизнь наша трудная и скитальческая, но святая и подвижническая. Мы терпим преследование и поношение, подобно апостолам и мученикам, проводим время в подвигах уничижения, в молитвах и в трудах, которые ничто остановить не может, но все это не трудно нам, ибо мы не принадлежим сему миру» (Evervini epist. / Mabillon. Vet. snal. 3, 454).
Каратини приводит интересную цитату из трудов самих катаров. Говоря о пацифистских утверждениях Христа, она утверждает: «Заметьте, до какой степени все эти слова Христа противоречат дурной римской Церкви, ибо она не гонима ни за благо свое, ни за праведность свою; напротив, это она гонит и предает смерти всякого, кто не захочет мириться с ее грехами и ее преступлениями. И она не бежит из города в город, но владеет городами, и городками, и провинциями, и величественно восседает в роскоши мира сего, и ее боятся короли, императоры и прочие бароны. Она нисколько не уподобляется овцам среди волков, но подобна волкам среди овец и козлищ; и она делает все, чтобы утвердить свою власть над язычниками, евреями и неверными; а главное — она гонит и предает смерти святую Христову Церковь, которая все терпеливо сносит подобно овце, не защищающейся от волка. Но, несмотря на все это, пастыри римской Церкви не испытывают никакого стыда, говоря, будто они и есть овцы и агнцы Христовы, и они говорят, что Церковь Христова, та, которую они гонят, и есть Церковь волков. Но это неслыханная вещь, ибо во все времена волки гнали и убивали овец, и надо, чтобы сегодня все вывернулось наизнанку для того, чтобы овцы, разъярившись, стали бы кусать, гнать и убивать волков, и чтобы волки сделались до того терпеливы, что позволили бы овцам их съесть! […] И потому святой апостол Иоанн говорит (13; 13): «Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас» (Окситанский дублинский ритуал).
Показательно, что альбигойцы отвергали не только идеал «священной войны», но и теорию «войны справедливой», о чем пишет Р. Нелли следующее: «В Окситании катары отвергали идею человеческой справедливости, которая, в противоположность милосердию, по сути своей злокачественна и в обществе, управляемом Сатаной, может быть только сатанинской. Они не признавали за сеньорами права вершить правосудие. Этим они подрывали основы не всякого общества, как их обвиняли, но основы феодального общества — несомненно. С одной стороны, они хотели заменить это несправедливое правосудие третейским судом и примирением, а с другой — хотели добиться исправления виновного, а не его физического устранения». Примечательно, что третейский суд был тем способом, каким катары всегда решали свои проблемы в Лангедоке до 1209 года и в Монсегюре с 1230 по 1244 годы. Общественные клятвы они заменяли договорами, и даже женщины среди катар пользовались сравнительно более равными правами с мужчинами, чем это было принято в средневековом обществе и что для того времени было странным явлением.
Нелли отмечает явно христианский характер отчуждения катаров от необходимости исполнения сугубо государственных функций: «Катары не могли не приспособить наставления апостола к обществу, в котором они жили, поэтому они избегали обращаться в «сатанинские» суды. Они восхваляли третейский суд, вдохновляясь словами святого Павла: «Берите в судьи совершенных!» Поведение катаров в этом вопросе было по сути своей чисто религиозным, оно просто означало возврат к непримиримости первоначального учения. Религии всегда революционны в той мере, в какой они придерживаются своей изначальной чистоты. Это не означает, с учетом обстоятельств и исторического момента, что моральный ригоризм катаров не имел объективного значения своего рода бунта против общества, которое они осуждали. Запрещая клятвы, катары тоже действовали в соответствии с принципами Христа: «А Я говорю вам: не клянись вовсе» (Мф 5, 34) и с практикой его учеников эпохи первоначального христианства (Иак 5, 12; Иустин, I, «Апология», 16; Климент Александрийский, «Строматы», VII, VIII, 10, «Педагог», III, 11, 79). И во времена святого Августина обязанность давать клятву все еще продолжала беспокоить христиан (Письма, 48, 125, 126, 157). Отвергая ее, «добрые люди» просто оставались верными традициям первоначального христианства». Иными словами, катары опирались на Священное Писание и раннехристианское богословское наследие точно так же, как и католическое духовенство.
Мы уже отмечали выше то, что катарам сочувствовали бродячие певцы-трубадуры. Так, катары очень любили читать стихи Пейре Карденаля. Во времена епископа Фурнье один катар из графства Фуа цитировал наизусть первую строфу ужасной сатиры Пейре Карденаля против духовенства: «Священники выдают себя за пастырей, но они убийцы». Широкое распространение его произведений среди катар объясняется тем фактом, что, по крайней мере, на протяжении первой части своей жизни он, если и не был официально катаром, то считался им.
Сатира трубадуров была направлена, прежде всего, на высмеивание пороков духовенства. И здесь важно понять, в какое время появился феномен альбигойства. Уже в 1185 году среди самих католиков утвердилось мнение о том, что совершать таинство Евхаристии некому, так как достойных для того лиц во всем духовенстве невозможно найти. О святости жизни в духовных пастырях теперь ничего не слышно. Так настоятель везонской обители Готфрид свидетельствует: «Епископы же требуют от приходов большие взятки, а места продают за деньги. Они не дают даром церквей священнослужителям, а прежде требуют подарков, потому те и стригут своих прихожан, как торговцы овец. Последствия бывают еще ужаснее, когда священники подают пастве пример безнравственной жизни. Все преисполнилось пороков, и, как видно из слов приора, побудительная причина заключается в безнравственной жизни духовенства» (Gaufredus Lemovic. Chronicon; c. 74).
Готфриду вторит епископ акконский, Яков Витрийский: «Грабители, а не пастыри, новые Пилаты, а не прелаты, они не только пускают волков в стадо, но даже дружат с ними. Им надо сказать вместе с Апостолом: врач, исцели сам себя; проповедуя не красть, ты крадешь, говоря не прелюбодействуй, ты сам прелюбодействуешь (Посл. к Рим. II, 21-22). Невеста Христова, Церковь Божья так отдана была на поношение и любодейство теми, кои призваны были оберегать ее. Снова, распиная Сына Божья и ругаясь ему, они, в своем алчном корыстолюбии, не только обличают самих себя, но и со священных предметов снимают всякую благость и позорят их примером своей преступности. У них ночь в доме разврата, а утро пред алтарем; ночью они касаются публичной женщины, а утром Сына Девы Марии». Здесь мы привели мнение самих священнослужителей Католической церкви довольно высокого ранга. Разумеется, трубадуры имели на кого опереться в своей критике «святых» злоупотреблений, корыстолюбия и безнравственности.
Николай Осокин в своей книге «История альбигойцев и их времени» (Казань, 1869-1872) приводит ряд пацифистских свидетельств трубадуров этого времени. «Церковь, — восклицает трубадур де ла Гарда, — пренебрегает самыми священными обязанностями своими. Удовлетворяя корыстолюбию и жадности, она за низкую цену прощает все преступления. Священники неумолчно твердят с кафедр, что не следует желать благ земных, но они весьма непоследовательны. Они защищают убийство и кощунство, так как сами повинны в том и другом. По несчастью, наш век идет по их следам» (Pons de la Garda: «De la gleisa». Ср. Raynouard. Choix; IV, 278). «Истинная вера не нуждается в мече, чтобы рубить, разить. О вы, лукавые, вероломные, клятвопреступные грабители, развратные и нечестивые, вы столько уже совершили зла, что одним примером своим способны заразить всякого. Святой Петр не дал вам права золотом уравновешивать грехи преступного» (Raynouard. Choix; IV, 284).
«Священники стали инквизиторами наших поступков. Я не за то порицаю их, что они судят, но за то, что они властвуют по своим капризам. Пусть они сокрушают заблуждения, — говорит трубадур Монтаньян по поводу строгих мер, принятых Римом относительно еретиков, — но без злобы, одной силой убеждения. Пусть они с добротой приводят к истине тех, что отклонились от веры. Пусть они даруют милость и пощаду кающемуся, дабы виновный и невинный одинаково не делались несчастными. Напрасно твердят они, что золотые парчи неприлично носить дамам; если они не сделают другого зла, если они не возгордятся чем-либо, то красивый наряд никогда не лишит их милости Божьей. Те, которые исполняют обязанности свои к Богу, не отталкиваются им потому только, что роскошны их одежды’ Точно так же и священники и монахи не заслужат еще награды от Бога, если ничего лучшего не сумеют сделать, как вырядиться в черные рясы и белые капюшоны» (Raynouard; IV, 335).
Победа католиков над альбигойцами оказалась «пирровой», поскольку обернулась для них поражением духовного плана. Тринадцатое столетие закончилось трагическим падением папства, заключавшимся в поражении папы Бонифация VIII в его борьбе с королем Франции Филиппом IV, что привело к Авиньонскому пленению пап, и непосредственно предшествовавшим этому событию сожжением римской буллы. Причиной этого падения было то, что Католическая церковь, ставшая на путь насилия, пусть и во имя высоких идеалов, в тот же миг оказалась без помощи со стороны Божьей благодати. Очевидно, лишившись своей нравственной сути, она не могла устоять долго, опираясь лишь на формальный авторитет.
Об этом научный редактор книги Осокина сказал следующее: «Инквизиция была гангреной католицизма, его злым гением. В этом отношении история нетерпимости всегда будет интересным предметом для изучения. Те охранительные, полицейские меры, которые порождает преследование протеста, всегда представляют собой орудие весьма обоюдоострое. Гонение на чужую мысль есть проявление боязни за прочность собственной, сознание внутренней несостоятельности. Нетерпимость вызвала крушение даже такой могучей силы во всемирной истории, какою была Римская Церковь». В глазах светской интеллигенции формальное христианство утратило свое лицо так, что даже последующая Реформация не смогла вернуть в его лоно многих соблазнившихся им сынов. Это значит, что Церковь, имеющая лишь формальный авторитет, но не обладающая авторитетом нравственным, фактически не может претендовать на это высокое звание.
Николай Осокин подтверждает эту мысль: «Уже со второй половины XIII столетия… идея папского всевластия, еще прежде скомпрометировавшая себя, а после окончательно опозорившая светскими претензиями и мирским, часто мелочным, честолюбием, ниспадает со своей высоты. Такое падение в сущности начинается с кончины Иннокентия III, но в силу инерции, данной этим человеком, папство продолжает пользоваться своим историческим правом до середины XIII столетия. Судьбы папства связаны с поступками легатов Прованса и крестоносцев Монфора. Разгадку событий, совершившихся с Бонифацием VIII в замке Ананьи, надо искать в погроме Безьера и кострах Лавора. Папское могущество так резко рухнуло в XIV столетии потому, что не поддерживалось более общественным мнением, которое после альбигойских войн было против него».
Таким образом, факт физического истребления католиками альбигойцев показал более высокий моральный уровень преследуемый по отношению к их преследователям, поскольку Божественная истина не нуждается для своей защиты или пропаганды в насильственных средствах. Такое явление, как святой террор или духовное насилие, является внутренним противоречием, поскольку несовместимо с евангельским учением о непротивлении злу насилием.
Заключение
Нам хорошо известны два периода жестоких религиозных преследований: первохристианский со стороны языческой власти и анабаптистский постреформационный со стороны протестантов и католиков. Теперь мы познакомились с третьим и промежуточным: это альбигойский средневековый период, который связывает между собой оба предыдущих. Хотя альбигойцы были далеко небезупречными в их доктринах, но их духовный уровень жизни очевидно превосходил католический. А никакая самая правильная доктрина не может оправдать самый малый грех. Последний период тяжелых преследований Церкви Божьей мы ожидаем в последнее время со стороны мирового правления антихриста. Для того, чтобы подготовиться к нему, нам следует помнить опыт всех предыдущих периодов жестоких гонений на христианскую веру.
Чему учит нас история преследований альбигойцев? Во-первых, она учит нас тому, что каждому из нас за свои убеждения следует быть готовым платить нужную цену. Последнее время будет характерно тем, что зло снимет с себя всякие прикрытия и покажет свое подлинное лицо, которое узнает каждый. Соответственно и верующие будут вынуждены сбросить с себя все духовные маскировки и показать на деле свою верность Богу. Полуверующих и сомневающихся христиан в то время уже практически не будет: всем будет все ясно, так что останется только одно – делать выбор между двумя четко обозначенными альтернативами. И сегодня в столкновении между государственной властью и Божественной истиной мы должны быть готовы отдать предпочтение последней.
Во-вторых, эта история учит нас тому, что применение насилия над совестью людей непременно приводит к духовному падению. Католическая церковь своим насилием над христианской мыслью альбигойцев лишь дискредитировало свое духовное лицо. Ее внешняя победа обернулась для нее духовным поражением, из которого она выходила очень медленно и трудно. В последнее время насилие, примененное антихристом против людей Божьих, обернется для него последним судом и осуждением на погибель. Это значит, что власть и силу христиане должны исключить из своих средств духовного воспитания. Церковная организация хороша лишь тогда, когда она следует за духовным ростом верующих, а не предшествует ему или пытается его определить.
В предисловии к книге Николая Осокина научный редактор сделал такое замечание, достойное выступить в качестве заключения не только этой книги, но и нашей статьи: «Пожалуй, есть одно слово, которое подсказывает причину внутренней силы альбигойцев, шедших на костер. Это – «чистота», то состояние, в котором человек ощущает свою нравственную свободу от любых привычных мнений, бытовых надобностей и угроз меча и огня. Свободу даже от времени. Та самая «чистота», которой не хватало более точным и правым догматически католическим инквизиторам и крестоносцам. Альбигойцы имели чистоту своей высшей целью – и находили ее либо на костре, либо в горных пещерах, где принимали верующих, решавшихся посещать их вопреки угрозам властей. Они были не от мира сего — не пустые мечтатели и фантазеры, а люди, самой своей жизнью доказывающие, что человеческое бытие намного превосходит повседневный, привычный для большинства, мир». Просто отдать жизнь – это не героизм, но вот отдать жизнь за чистоту своей совести есть героизм наивысшей степени.