"Предаст же брат брата на смерть"

Даниил Умнов

«Но вы смотрите за собою, ибо вас будут предавать в судилища … Предаст же брат брата на смерть» (Мк. 13:9, 12).
Армейская жизнь
Испытанием веры, школой мужества, местом физической закалки для юношей нашего поколения была служба в советской армии. Два года в условиях полного мирского окружения, его морального разложения и абсолютной изоляции от церкви выявляли в молодых христианах их духовные качества. Некоторые шли на компромисс с совестью, скрывая свою принадлежность к христианству, другие, отстаивая свои убеждения, отказывались принимать присягу и брать оружие. Такие должны были приготовиться к суровым испытаниям трехлетнего, а иногда и более длительного, штрафного заключения. Были и те, кто так и не возвратился домой, приняв мученическую смерть. С большой грустью провожали на службу молодых братьев их друзья и родственники.
Вырванный из родительского дома, церкви, общения христианской молодежи, юноша-христианин резко погружался в непривычную для него среду аморального атеистического окружения, в котором его в любой момент ожидало новое испытание веры. Поиск духовной поддержки среди сочувствующих людей, бывало, оборачивался разочарованием, потому что «доброжелателями» чаще всего оказывались люди, подосланные начальством с целью слежки за верующими солдатами.
«Останься с нами…»
Умостившись на третьей боковой полке, я достал из кармана маленькое Евангелие от Луки и прочитал историю о явлении Христа ученикам после Его воскресенья: «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру» (Лк. 24:29).
Теперь эта история для меня звучала совершенно по-новому. Впереди «ночь» – долгие двадцать четыре месяца разлуки, если еще двадцать четыре…. Без родных, без друзей, без церкви. Всматриваясь в окно, я хотел хоть на мгновение увидеть тех, с кем жил. Но кроме темноты и мелькающих фонарей на железнодорожных перегонах, ничего не было видно.
И тогда я повторял свою новую молитву: «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру…» Божественный мир наполнил сердце, и я перестал слышать слова ругательств уже изрядно опьяневших новобранцев. Стоявший на столе большой букет цветов, брошенный друзьями в окно в момент отправления поезда, создавал ощущение их присутствия рядом со мной. О цветах мне напомнили офицеры уже в карантине, когда я заявил об отказе от присяги: «Вот, оказывается, кого так торжественно, с цветами провожала группа молодежи».
Мысли о том, с чем придется встретиться в новом окружении, как остаться непоколебимым в вере, опять возвращали меня к прежней молитве: «Останься с нами…»
Я не хочу полуправды
В первые дни солдатской службы происходит установка «авторитетов», распределение прибывших на слабых и сильных, формирование взаимоотношений. У христиан в этих обстоятельствах особая позиция: у них другие измерения – духовные; авторитет христианина не в силе кулака, хотя и сила в мышцах ни для кого не бывает лишней. Открытость исповедания веры, подтвержденная моральной чистотой в словах и делах, способность ответить на разные, иногда каверзные, вопросы, сила духа, могущая противостоять греховной скверне окружающего мира – вот то, что вызывает уважение. Как заявить о себе, как перебороть страх оказаться в оппозиции ко всему окружению – ведь ты один против всех? И очень важно не утерять возможность сделать это вначале.
После подъема, пробежки, завтрака и первого строевого занятия был объявлен короткий перерыв. Солдаты ринулись в курилку, обмениваясь сигаретами и прочими атрибутами общения. «Все там, но где быть мне?.. Я не курю и не сквернословлю». У одного парня в руках оказалась гитара – с гражданки прихватил. К моему счастью, никто не мог ее настроить и тем более играть. «Это твой случай», – что-то проговорило во мне. Я взял гитару, настроил и начал петь:
«Я не хочу полуправды,
Я не хочу полу цели,
Я не хочу, чтобы струны
В сердце без песен звенели».
Наступила тишина. Кто-то из ребят предложил: «Классная песня, давай еще». К концу перерыва третий взвод запел: «Я не хочу полуправды…»
Капитан Сердюков
Капитан Сердюков проводил собрание роты. После разъяснения уставных положений о службе в рядах советской армии, внимательно посмотрев на меня, сказал:
– Возможно, у вас возникли какие-нибудь вопросы, я готов на них ответить.
«Это мой момент», – решил я и поднял руку.
– Хорошо, – ответил капитан, – зайдите в канцелярию.
Через несколько минут разговор был продолжен:
– Вы верующий?
– Так точно.
– Вы отказываетесь принимать присягу?
– Так точно, – ответил я.
Последующий разговор у нас проходил в довольно дружелюбном тоне. Как бы оправдываясь в том, что он ничем не может мне помочь и ему придется доложить о моем решении высшему начальству, капитан сожалел о предстоящих трудностях.
Присяга
Трудностей долго ждать не пришлось. Высшее начальство в лице командира части майора Кузнецова и его заместителей взялось за мое перевоспитание. Фронтовые солдаты Великой Отечественной, нынешние офицеры, не были отягощены излишним интеллектом. Все их методы переубеждения и аргументы сводились, к сожалению о том, что они не имеют права меня расстрелять, потому что сейчас не военное время. А мое исповедание веры они смешивали с американским империализмом, враждебным советскому коммунистическому строю. Внушения заканчивались угрозами тюрьмы, а затем все повторялось сначала. Потому время строевых занятий и маршировок я в основном проводил в канцелярии. А по вечерам, во время отдыха, у нас с солдатами завязывались серьезные беседы о Боге, душе, вечности. Так окончился карантин.
В день, когда новобранцы принимали присягу, командование части обрушило на меня все силы. Офицеры устроили мне настоящий «штурм». Без перерыва, с утра до вечера, сменяя один другого, а иногда и все вместе, они допрашивали, угрожали, кричали, запугивали. Эти обстоятельства мне очень напомнили ситуацию из «Путешествия пилигрима», когда христианин шел по дороге посреди львов; но Защитник не позволил им прикасаться ко мне.
Вечером нас перевезли в Феодосию и распределили по ротам. Во время ужина я услышал за столом разговор старослужащих: «Интересно, где он, «салабон», отказавшийся от присяги?..» «Надо же, молодой, а уже наглеет…», «Ничего, займемся перевоспитанием, мы выбьем из него дурь…»
Я молился Богу, прося защиты и мудрости. Несколько следующих дней никто меня не беспокоил. Тяжелая физическая работа на разгрузке вагонов казалась намного легче изнурительного морального давления.
«Возможно, обо мне уже забыли», – подумал я.
«И чем я его так обидел?..» (Начальник политотдела)
И вот однажды засуетилось командование части. Все пришло в движение: уборка территории, порядок в казармах – говорят, должен приехать начальник политотдела Черноморского Флота.
«Господи, – молился я постоянно и сосредоточенно, используя каждую возможность для этого, – дай силы и мудрости сохранить верность…»
До отбоя оставалось немного времени. Скорее бы в постель – место, где никто не помешает мне размышлять и молиться. Но в это время раздался крик дневального:
– Умнов! В штаб, к командиру части!..
Значит, не забыли.
Налысо обстриженный, в пилотке, похожей на пирожок, широких галифе и кирзовых сапогах, вытянувшись по стойке «смирно», докладываю:
– Товарищ капитан первого ранга, рядовой Умнов по вашему приказанию прибыл.
– Вольно…
Я принимаю более свободную позу.
– Товарищ солдат, командованию Черноморского Флота стало известно, что вы отказываетесь принимать воинскую присягу.
– Так точно, – отвечаю.
– И чем же вы это объясняете?
– Моими убеждениями. Я верующий, член церкви евангельских христиан-баптистов, не могу нарушить заповедь Христа «не клянись». От службы в стройбате не отказываюсь, а принимать присягу и брать оружие не буду.
Политрук поднял брови и широко раскрыл глаза.
— Мы таких хитрецов уже видали. Если бы все так рассуждали, кто бы защищал Родину от фашистов?! Оружие брать не буду!.. Присягу принимать не буду!.. Перышко, пушинка, ничтожество против советской власти! – он приподнял раскрытую огромную ладонь, и, как бы сдувая с нее соринку, произнес: – Фух… и нет!..
– Так точно! – ответил я. – Но это же не победа…
Последнее вызвало страшную ярость командира.
– Победа!.. Победа!.. Ты посмотри на него, ему нужна победа!.. Политотдел Черноморского Флота им занимается… Я тебе покажу победу!.. Я тебе дам победу!.. Вон отсюда!..
– Есть! – ответил я, отдал честь и, повернувшись как положено, вышел из штаба.
«Странно, и чем я его так обидел? Вроде ничего плохого не сказал», – обдумывал я ситуацию, направляясь в казарму.
«Если сломишься, то на всю жизнь…» (У прокурора)
Каждый следующий день я готов был давать отчет о своем уповании. Замполит роты появился на строительной площадке, значит, за мной.
— Умнов, со мной.
Идем молча. «Господь, останься со мной, – молился я про себя и, ободряя самого себя, цитировал: – «Когда поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить»».
На табличке здания, куда меня привели, значилось: «Военная прокуратура», – значит, от слов перейдут к делу.
Военный прокурор, майор, довольно любезно предложил мне сесть.
— Рядовой Умнов, вы отказываетесь от присяги? По какой причине?
— По убеждению. Я верующий, евангельский христианин, баптист.
После нескольких уточнений он очень внимательно посмотрел на меня, как бы оценивая, действительно ли я верующий, и продолжил:
— Так вот, что я хочу вам сказать: я двух ваших братьев судил на Урале. Срок три года. Служить два, сидеть три – небольшая разница, всего один год. Но если вы останетесь верным своему убеждению, таким вы будете всю жизнь. А если сломитесь, то тоже на всю жизнь. Так что хорошо подумайте.
Обратившись к моему командиру, он коротко доложил:
— Работу провел, свободны.
«Если сломишься, то на всю жизнь…» – повторял я про себя слова прокурора. Как это страшно. Господи, помоги устоять.
В Севастополь, на перевоспитание
— Завтра утром на отправку, приготовь вещи с вечера, – сказал мне перед отбоем старшина роты.
Тревога на сердце долго не давала уснуть. Часов в пять утра я услышал чей-то разговор в казарме и понял – это за мной.
— Умнов, на выход, – закричал дневальный.
Через несколько минут мы ехали в кабине военного грузовика в неизвестном для меня направлении вместе с майором-замполитом, сожалевшим ранее о том, что он не имеет права меня расстрелять. Ехали очень медленно, пробиваясь сквозь густой туман в темноте ночи по извилинам крымских дорог.
Непроглядный мрак за окном усиливал переживания о неизвестном будущем. Мне никуда не хотелось ехать. Я уже познакомился с людьми, свыкся с тяжелой работой – ручной погрузкой камня, разгрузкой вагонов. Нашел укромный уголок – библиотеку, где среди идеологических попадались и интересные книги, и вот опять куда-то везут.
— Что, провинился? – нарушая тишину, обратился водитель к сопровождающему меня офицеру.
— Да не так, чтобы очень, но слишком упрямый.
— Значит, на перевоспитание, – коротко резюмировал он.
К обеду наша машина остановилась возле какой-то казармы.
— Здесь будешь продолжать службу, – скомандовал замполит.
У входа в казарму меня встретил майор, замполит новой части.
– Так, будем вместе служить, проходи, устраивайся.
Вскоре я познакомился с верующими солдатами. Трое баптистов и один пятидесятник, Валера.
Здесь я понял, что уговоры изнурительнее угроз. Целые дни замполит проводил со мной в беседах, уговаривая, упрашивая подписать лист с текстом присяги.
– Посмотри на твоих братьев-баптистов. Никто из них не отказался от присяги. Мы их не обижаем, в увольнения ходят, в отпуск поедут, а тебе зачем нужно упорствовать?.. Насчет оружия не волнуйся, оружие стройбата – лопата. Люблю тебя, как своего сына, и не могу представить такого парня за решеткой.
Валера
Однажды, пригласив в канцелярию роты Валеру пятидесятника, он обратился к нему за помощью:
– Валера, скажи Даниилу – правда же, твои друзья от тебя не отвернулись, и Бог тоже? А ведь ты тоже не хотел принимать присягу. Но подписал, и ничего страшного не произошло, и мы тебя не обижаем. Объясни твоему брату по вере. Мы не желаем ему зла.
Валера молчал. Но в его глазах было невыразимое сожаление о прошлом. Когда мы вышли из канцелярии, Валера тихо сказал:
– Держись, Даня. Если бы я мог что-то изменить… Я не устоял… Но уже не вернуть…
Котел молчал
Новое место службы оказалось не хуже прежнего. Моим братьям-баптистам доверили тепленькое местечко, кочегарку (в те годы каждый второй баптист был кочегаром). Кому же еще можно доверить такой стратегически важный военный объект? Они не пропьют, не проспят, не заморозят, не устроят притон. Одного не предусмотрел командир части: каждый вечер во время просмотра кинофильмов мы собирались в кочегарке.
Пару старых одеял на котле, тепло и уютно, что еще надо солдатам? В понедельник – братское, во вторник – разбор Библии, в среду – спевка, в четверг – молодежное общение, в пятницу – молитвенное, в воскресенье – вечернее собрание. Звучание аккордов гитары прекрасно сочеталось с гармоничными мужскими голосами. Возможно, так бы продолжалось еще долго, но кто-то застукал баптистские сходки и доложил начальству.
В тот вечер мы собрались на природе, в темном углу части, в зарослях. Толя дежурил в котельной. Как только начался фильм, в котельную пришел замполит и, повернувшись лицом к котлу, начал кричать:
— Молебен мне здесь устроили! Слазьте, я вам приказываю!.. Сейчас же слазьте, а то плохо будет! Вы что, не слышите, я к кому обращаюсь, сейчас же слазьте!..
Выругавшись, он еще раз повторил свою команду. Но ответа из-за котла не последовало. Толя молча наблюдал за разбушевавшимся офицером.
Контроль вечернего времени ужесточился, так что приходилось искать другие возможности для общений. Немного времени спустя как-то утром в части появился незнакомый старшина, меня вызвал замполит и коротко скомандовал:
— Будешь служить в другой части, собирайся на отправку.
С тремя братьями мы совершили молитву. Один из них на прощание спел тогда новую для меня песню.
Позже я узнал, что и остальных братьев отвезли в разные части по одному.
Майор Киркин
Поздно ночью мы прибыли в Николаев. Старшина завел меня в казарму и указал на пустую койку. Утром, сразу после подъема, меня позвал в канцелярию роты командир части, майор Киркин.
Захожу, докладываю, как положено по уставу:
– Рядовой Умнов по вашему приказанию прибыл.
А в ответ:
– Прибыл… прибыл… Ты чего сюда приехал?
– Чего приехал? Служить приехал, – отвечаю.
– Служить… тут все служат, а ты чего приехал?
– Привез старшина.
– Ты дурака мне не валяй, а говори, что собираешься делать: в самоволки бегать, пьянствовать, курить анашу, девок в часть водить?..
– Нет, нет, нет… Я верующий и всем этим не занимаюсь.
– Вот еще, только верующих мне здесь не хватало. Значит, агитацией будешь заниматься, понятно… Ладно, иди,  разберемся.
Спецчасть
Скоро я познакомился со служивыми. Многие из них отбыли сроки заключения, в основном за воровство и хулиганство. Среди них были те, кто сидел с нашими братьями, осужденными за веру: Николаем Шевченко, Григорием Борушко из Одессы и Григорием Воловитым из Запорожья. Все они стали моей «крышей», так что от обидчиков я был надежно защищен. Служба в Николаеве отличалась от службы в Севастополе. В будние дни – работа на стройке, по воскресеньям – повальная пьянка.
По вечерам строевые занятия с песней походили на дурдом. Толпа более ста пьяных мужиков горлопанят что есть сил «Катюшу», а майор Киркин командует: «С песней!.. Левой!.. Левой!.. Левой!..»
Здесь у каждого служивого была своя история, никто в эту часть не попадал просто так, и даже начальство отличалось от обычных людей какими-то специфическими особенностями. В эту воинскую часть отправляли всех, кто не вписывался в категорию стандартных.
Служба потекла размеренно, никто меня не беспокоил, так прошло несколько месяцев. Но вот однажды зам. командира части капитан Кобзев объявил мне три наряда вне очереди – трое суток мыть посуду на кухне. Во время построения кто-то в его адрес выкрикнул оскорбление, и он потребовал, чтобы я доложил, кто выкрикнул. На это я ответил:
— Кто-то из присутствующих.
На четвертый день моего наказания он вызвал меня и сказал:
– Я уезжаю и хочу сделать тебе доброе дело: в нашем военном управлении нужен один нормальный солдат. Собирай вещи, будешь там служить.
Через несколько часов я знакомился с обязанностями дежурного по Управлению начальника работ (УНР). Журнал для записей, телефон для докладов о положении дел в воинской части, отопительная система, столовая-ресторан и место отдыха – о такой службе я и не мечтал, в особенности о питании в ресторане. Особой привилегией нового места службы была возможность свободно брать увольнительные, так что я без ограничения мог выходить в город.
Осень и зима пролетели быстро. Наладились связи с поместной церковью. Теперь была возможность принимать некоторое участие в христианской молодежной жизни. В центральной церкви общения молодежи строго контролировалась на предмет исполнения «Законодательства о религиозных культах», поэтому я, как уже имеющий опыт борьбы за веру, проявлял инициативу в противостоянии «человеческим постановлениям». Некоторые друзья предупреждали о доносчиках в церкви, но это меня не останавливало.
Предатель
Однажды вечером, во вторник 29 марта, ко мне приехал брат-солдат Николай (имя изменено). Ему до конца службы оставалось шесть месяцев. Николай был одним из близких для меня людей, мы вместе занимались молодежным служением. Я рад был встрече, потому что давно ничего о нем не слышал. Последний раз мы виделись в Севастополе, в период сильного давления на меня – мы вместе молились, предполагая долгую разлуку.
Я от души радовался встрече, но он опечалил меня, сообщив о своем падении. Рассказывая подробности случившегося, он спрашивал моего совета, как быть дальше. Мы снова вместе молились Богу, прося у Него милости к брату Николаю. После молитвы я обнял и поцеловал его как кающегося грешника, но в этот момент меня пронзило необыкновенное чувство, «ток» прошел по телу, кто-то произнес внутри меня: «Предатель…». «Целованием ли предаешь?..»
Я отогнал это неприятное чувство. В одном из кабинетов управления я разложил для него раскладушку, застелил постель и пожелал брату доброй ночи. На следующий день еще до прихода начальства мы успели позавтракать, и он ушел. Я принял решение до последнего не показывать своих сомнений в искренности его исповедания, относиться как лучшему другу, дал ему гражданскую одежду, разделил с ним свой продуктовый паек, но был внимательным к каждому слову. Так наши встречи продолжались до конца недели. В моем сознании выстраивалась четкая картина предательства.
Четвертого апреля, в воскресенье, в одно и то же время ко мне приехали мои друзья-молодожены из Херсона и брат Николай. Когда ушел дежурный офицер, у меня появилась возможность вместе с ними уединиться в сквере. Подходя к ним, я услышал страшный крик бегущего ко мне навстречу брата Николая.
– Предатель!.. Предатель!..
Он рвал на себе мою гражданскую одежду и вопил:
– Ты меня как брата принял: одел, накормил, а я тебя предал!.. Понимаешь? Предал… По моим показаниям на тебя срок готовится… Я отступил, упал, меня обработали, завербовали, полгода готовили… Я предатель, мне нет ни жизни, ни прощения…
Он повторял это снова и снова.
– Единственное, чем ты можешь исправить свою ошибку и помочь мне – это покаяться. Я буду о тебе молиться, – обратился я к Николаю.
– Только не молись, не надо молиться, не хочу, мне нет прощения…
С этими словами он ушел.
«Господи, да будет воля Твоя», – молился я, расставаясь с друзьями.
Было около полуночи. Вечер дышал апрельской свежестью, от тихого ветерка слегка покачивались деревья. Кроме меня в парке никого не было.
Через несколько дней в церкви прошли обыски по моему делу, меня перевели в часть, объявили полный запрет на выход за ее территорию и встречи с «посторонними» людьми.
Так прошли последние восемь месяцев моей службы.
Отдавая мне документы, командир части пожал мне руку и коротко сказал:
— Командование, посовещавшись, решило отпустить тебя домой.
Уходя из части, я несколько раз оглянулся на закрывшиеся за мной двери КПП. Непривычно быть свободным человеком, но служба позади. Наступил новый день моей жизни.
«Господи, останься с нами…»
Источник: Армейская жизнь / Умнов Д. Уроки жизни, Черкассы: Смирна, 2013.