Прости меня, бабушка!

Светлана Береза

Пробившись сквозь чащу сада, солнце удивленно заглянуло в окно. Василиса Полищук, едва шелохнувшись на кровати, слабо улыбнулась: «Здравствуй, Солнышко золотое… Видишь, ты не опоздало… Сегодня ты победило…»
Добрых полсотни лет они соревновались, Василиса и солнце, кто первым согреет землю своим прикосновением. И как бы ни спешило солнце, Василису оно непременно заставало в поле или на грядке. Оскорбленное, швыряло в сердцах в свою соперницу пучок жгучих лучей, однако женщина, укоризненно подняв глаза, лишь молча вытирала пот со лба и снова бралась за сапку, мысленно умоляя Бога, чтобы землица и этим летом дала обильный урожай.
Но сегодня… Как и вчера, все не так, все иначе: не встает бабушка с кровати. «Что же ты затеяла, Василиса? — то показалось старой, действительно ли молвило солнце. — Как можно в такое утро нежиться? Земля же ждет, без тебя она — сирота».
«Знаю, знаю… Ждет… — беззвучно шевельнулись пересохшие губы. — Я ухожу… » Был бы сейчас хоть кто-то рядом, до слез умоляла бы, чтобы помогли подняться и дойти до поля, ее полечка — там и умирать нетрудно: земля сразу примет…
Однако дом вздыхал одиночеством. Василиса шевельнулась — и тихо застонала: внутри что-то клокотало, булькало — как кипяток закипал в груди и разливался по телу. И Василиса знала: так будет недолго. Еще немного — и окажется в другом мире, где нет боли и печали…
Взгляд случайно скользнул по потолку: давно не беленой… Сойдутся люди на похороны, а в доме — как в кузнице… Соседская Юлька, правда, обещала прийти после обеда. Говорила, что и побелит. Пусть побелила. Пусть. Неловко же будет перед людьми…
«Славная она, эта Юлька, — мысленно отметила Василиса. — И простая, и искренняя, и трудолюбивая. А уже подругой была для моей Иры — таких поискать надо».
Иринка… Упоминание о внучке — как соль на рану… Где то она теперь? Хотя бы на похороны приехала, не пренебрегла. Прислушалась: может, скрипнет дверь — и ее девочка ступит на порог? Нет, двери оставались немыми и незыблемыми — как столбняком охвачены, однако память уже добывала из своего хранилища эпизод, когда они, радостно пританцовывая на петлях, распахнулись…
— Бабусенька, поздравь меня! Поздравь! Представляешь, я в лагере примирилась с Богом! — от умиления Иринка забыла даже поздороваться с бабушкой — спешила с порога сообщить о самом главном.
— Деточка… — Василиса не находила слов. Отвернувшись, тихонько вытерла слезу, накатилась как-то нечего делать, и прошептала: «Спасибо Тебе, Господи… Ты услышал мои молитвы»… Вслух же сказала:
— Радость какая! Солнышко мое любимое, пусть Господь благословит тебя! Вскоре мама с папой на выходные приедут — отпразднуем вместе. Садись — устала, наверное, с дороги.
— Да нет, бабушка, не устала. Ты тут побудь, а я к Юльке загляну, расскажу ей.
— И на ужин не забудь ее пригласить! — бросила уже вдогонку внучке.
Но праздника не случилось. Ольга, Иринчина мать, только услышала такую новость, сразу набросилась на свекровь:
— А я что тебе говорила? Для чего он был нужен, тот христианский лагерь? И что теперь?
— Ничего, Олечка, все в порядке, христианкой твой ребенок стал, — мягко ответила Василиса. — Что в том плохого?
— Как что? — Набросилась невестка. — Ей через год заканчивать школу, на золотую медаль, как знаешь, тянет, а ты ей своей Библией голову будешь морочить?
— Побойся Бога, что ты говоришь ? Слово Божие еще никому не вскружило головы, а вот мудрости добавит — это точно.
— Э! Что с тобой говорить! Ты, знай, все свое поешь, — недовольно бросила Ольга и вышла из дома.
Так и просидела в саду под яблоней до самого вечера. Василий, муж Ольги, как уже у ее ног ни извивался, но все напрасно — женщина, как уперлась: «Не надо ей это… Надо собственными руками свою жизнь устраивать, а не на Бога оглядываться».
Вечером Ира взмолилась:
— Мамочка, не злись на меня. Вот увидишь, я буду учиться еще лучше , чем в прошлом году. Теперь мне Сам Бог будет помогать. Ты еще будешь гордиться мной!
— Буду, конечно, — не сдавалась Ольга, — особенно, когда на работе узнают, что моя единственная дочь в штунды подалась. То-то, смеха будет. Наконец, что здесь язык распускать — собирайся, завтра едем домой.
— Мам, так воскресенье же… — робко попыталась возразить дочь.
— Действительно, что ты задумала, Оля? – Вмешался снова Василий. — Мы только что приехали. Завтра, вспомни, на пруд собирались.
Мгновение поколебавшись, Ольга согласилась:
— Хорошо, пусть будет по-твоему, я останусь. Но с одним условием: Иринка едет с нами купаться. С самого утра.
— Мамочка, но воскресенье… — дочь чуть не плакала. — Весь наш лагерь в церкви встречается. Давай не с самого утра, или я сама позже к вам подъеду…
— Разве не говорила , что так все будет? — метнула искры из глаз Ольга. — Теперь главное — церковь. Родители, друзья, отдых — это все на втором плане.
— Ирочка, Солнышко, не перечь маме, — вмешалась в разговор Василиса. — Родителей надо слушать. Так Слово Божие учит. Жаль, конечно, что не встретишься с друзьями, но ничего, увидишься в другой раз, а все, что будет на богослужении, я тебе расскажу…
«Может, не так сказала, — подумала Василиса, вспомнив тот разговор . — Может, с того и началось все? Кто его знает, как было бы лучше… Думалось, послушанием умилостивить мать, а оно, видишь, как все получилось…»
Старушка тихо застонала, то ли от боли в груди, то ли от горьких воспоминаний, которые, видишь, наведались к ней, как незваные гости, и теперь из сундука памяти вытряхивают все. Для чего? … Ей бы попрощаться с миром , прежде чем уйти — так нет, мысли, как лошади, галопом гарцуя по сердцу, вытаптывают в нем все, что только можно…
И разговор, который вспомнился сейчас Василисе, был только первым цветочком настоящей беды. Эх, если бы он остался пустоцветом… Так нет — и завязь дал, и плод…
Приезжая на выходные в деревню, Иринка не скрывала слез.
— Представляешь, бабушка, — плача рассказала как-то старушке, — она меня никуда не пускает. Никуда! Собирается молодежь вечерами Слово Божие почитать, потом почаевать вместе — мне же мама приказывает браться за учебники. «Мамочка, — говорю ей, — я еще днем подготовилась ко всем урокам, потому что никогда не оставляю их на вечер, ты же меня так научила. Позволь пойти немного развеяться, там интересно будет ». Да что там! — И слушать ничего не хочет: «Знаю, мол, как там интересно: все Богу молиться будете… Или собираются сестры посетить сирот в доме ребенка, меня зовут с собой — снова слышу отказ: «Они своим родителям не нужны, те сироты, то почему ты ими заниматься должна? Сиди и учись…»
— Потерпи, деточка, — тоже не сдерживала слез Василиса, — слушай ее, не огорчай, делай, как велит. Вот закончишь школу, взрослым станешь — тогда сама решишь, как тебе жить. Не противься, только молись — и Господь милосердный растопит ее сердце. Я также молюсь об этом. Надо верить…
Вскоре после того разговора Василиса все оставила и поехала в город, так как Ольга перестала почему-то наведываться в деревню.
— Не будь такой строгой, Оля, — просила невестку. — Чего ты запретами добьешься?
— Не понимаю, мама, о чем это ты, — огрызнулась та. — Я же каждое воскресенье отпускаю Иру в церковь, чего еще хотите от меня?
— Друзей ей не хватает. Вот приедет в деревню — и сразу к Юльке бежит, допоздна сидят, Слово Божье изучают. Золотые дети — душа радуется за них. Пусть бы и в городе имела таких подружек, что в том плохого? Не за бокалом же вина они вечера просиживают, а над Священным Писанием размышляют…
— Как по мне, то уж лучше за бокалом вина, или где-то на дискотеках бывали бы. Сегодня — это признак цивилизованной жизни, а ты хочешь сделать из моего ребенка тупую, ограниченную и забитую христианку.
— Смотри, Ольга, накличешь беду на свою голову, — сокрушенно покачала головой Василиса. — Богу перечить надумала? Он, поверь, осмеянным не будет…
Как в воду глядела… Где-то через год или чуть больше приехала Ольга в село, бледная и заплаканная. Переступив порог, тяжело опустилась на скамейку.
— Что случилось, Олечка? — не на шутку переполошилась Василиса. Как змея, окутало вдруг сердце недоброе предчувствие.
— Беда, мама… Иринка… Понимаете, исчезла она из дома.
— Как исчезла?
Ольга только плечами пожала и, плача, подала свекрови записку.
— Что там? Что? Читай! Ты же знаешь, я без очков не вижу…
— Не могу… Читайте, мама, сами, — Ольга нащупала на столе очки в футляре и подала их Василисе.
«Ты победила, мама, — было написано в записке. — Я не буду ходить больше в церковь — ты этого хотела очень, правда? Но и в университет не пойду. Надоело жить по твоей указке и делать только то, что хочется тебе. Не ищи меня больше, все равно не найдешь — твой ребенок уже вырос и вышел в свет. Чао».
Ровный, каллиграфический почерк внучки (сказано же, — отличница!)… Только почему это так качаются буквы? … И бумага шевелится в руках , и… Мир вокруг покачнулся, накрыв бабушку горячей волной. Когда пришла в себя, то уже лежала в постели, и Ольга, забыв о беде, свалившейся на нее, суетилась вокруг свекрови.
— Слава Богу! Ох, и напугали же вы меня, мама, — сказала, заметив, что Василиса открыла глаза. — Вам уже лучше?
«Лучше? — Подумала Василиса, вспомнив записку. — Разве может быть лучше, если нет моей внучки…»
— Когда это случилось? — Не ответив невестке, спросила сама, взглянув на записку, что белела рядом.
— Уже четыре дня прошло, — тихо сказала Ольга, потупив глаза. Понимала, это — расплата за ее упорство… Но что она могла сделать теперь? Если бы можно было вернуть время. Если бы…
С тех пор для Василисы потускнели все краски — жизнь волочилось какой-то безрадостной серой пеленой: молитва и труд… труд и молитва. От Иры — ни звука. Как в воду канула. Только где-то через полгода написала письмо… Юльке. Лучше бы не писала… Пусть бы теплилась хоть какая-то светлая надежда.
«Салют, Юлька! — так начиналось письмо. — Ты, наверное, подумала, что я забыла свою подругу, правда? Ошибаешься, я часто вспоминаю тебя и жалею за то, что ты так обокрала сама себя. Вот я — другое дело. Мои предки были правы: от жизни надо брать самой все, что только можно, не ожидая, что тебе что-то там пошлет Бог. Нет, Юлька, то, что я имею, Бог не посылает. Это меня Эдик просветил. Эдик — мой бойфренд , у нас с ним большая любовь. Ой, да ты совсем не знаешь, что это такое — любовь в мире. Ты вообще ничего не знаешь: живешь как-то скучно и однобоко, молишься своему Богу, ограничиваешь себя во всем. Эдик показал мне другую жизнь. И ночные бары, которыми нас так пугали в церкви, оказались совсем не страшными — наоборот, там даже весело: выпила вина, затянулась сигаретой, и весь мир кажется тебе розовым…»
Василиса не верила своим глазам: неужели такую гадость могла написать ее внучка?
— Может быть, кто-то подделал его почерк? — с надеждой спросила у Юльки.
— Нет, бабушка Василиса, такой стала теперь Иринка… — вздохнула девушка. — Вчера она еще и звонила мне. Говорила точно таким тоном, как в этом письме. Насмехалась над церковью, говорила, что только сейчас узнала счастье. Но это все — неправда. Голос, бабушка, у нее был какой-то чужой, сдавленный — счастливые так не говорят. Мне кажется, она поступила так просто на зло родителям.
— Будем еще молиться за нее, мое дитя. Будем молиться… — умоляла Василиса.
Дни наполняли недели, недели — месяцы; все это беспорядочно впихивалось в мешок лет и выливалось в какую-то безрадостно-тоскливую неизвестность. Иринка нет-нет да и позвонила к Юльке. По-прежнему щеголяла своей жизнью. Рассказала, что с Эдиком они разошлись, как в море корабли, зато теперь она и без него может себе позволить многое, так как нашлись добрые люди, устроили ее… «Ну, я тебе не скажу, кем именно, — сказала смеясь Иринка, — ты все равно таких слов не знаешь. — Словом, я теперь танцую обнаженной в ночном баре…»
— Иринка… Господи, спа… — последнее слово уже не вышло из груди, зацепилось за какую-то тяжелую глыбу в горле … Жизнь покидала тело. Солнце, на миг задержавшись, продолжило свой привычный ход над кромкой крыши, а двери дома тихонько скрипнули…
— Бабушка, — послышалось робкое, — не пугайся. Это — я… — Ирочка, волоча за собой громоздкий чемодан, вошла в дом. — Ты спишь?
Девушка подошла вплотную к кровати, но Василиса даже не шелохнулась… Только солнечный луч свечой полыхал на подушке рядом с восковым лицом.
«Опоздала! … Опоздала! …» — громом сказала комнатная тишина, и горячие слезы покатились у девушки из глаз.
— Прости меня, бабушка…
Но бабушка была уже далеко…